Нуменал Анцельсы - Страница 19

Бесшумно развернулась входная диафрагма. Шлейсер вышел из пропитанного дезинфицирующими парами бокса, оглянулся… и застыл, пораженный невиданным зрелищем. Растительность… Занятый своими мыслями и наблюдая в последние минуты полета за планетой через линзы искажающих естественные цвета анализаторов, он совсем забыл о еще одной особенности Каскадены. Вместо привычного зеленого окраса — всеразличные оттенки фиолетового. Любой пробы и на любой вкус. От вида лиловых побежалостей ударило по нервам. Снова нахлынули терзающие душу воспоминания о последних мгновениях перед гибелью «Ясона»… Снарт… Аина… Грита… Подавив накативший пароксизм, он приказал себе не отвлекаться и отступил несколько шагов в сторону.

Первым делом почувствовалось различие между земным и каскаденианским воздухом. Плотные, несмотря на разреженность атмосферы испарения влажного, не тронутого техноценозом леса, растворенные в таких же невидимых, истекающих из недр геогенных флюидах. Чудная и необычная смесь запахов, которые хоть и непохоже, но все же ассоциировались с листвой, древесной корой, нагретым камнем — смесь, рожденная иными молекулярными связями, другой витакинетикой, отличной от известного сверхсамодостаточностью. И как бы в награду за перенесенные мытарства — обступившая со всех сторон невысокая живая стена, ослепительное солнце, изумрудное небо с перьями розоватых облаков, легкий ветерок, сдувающий с кожи остатки хрупкой, почти неосязаемой, быстро распадающейся под действием живого ультрафиолета плаценты.

Его никто не встречал. По крайней мере, так ему казалось. Качаясь от слабости, он ступил на посыпанную щебнем дорожку, ведущую к площадке перед торцом ближнего корпуса, за полупрозрачной стеной которого скрывалась неизвестность.

Пятьдесят шагов по открытой местности дались с величайшим трудом. Обостренные чувства зашкаливали. Ощущение особой, еще не испытанной новизны на какое-то время притупило рефлексы, заставило забыть о существовании скрытой и неведомо в чем заключающейся опасности. Глаза жадно выхватывали из разлива беспримерных по цветовому сочетанию красок отдельные фрагменты: зазубрины громоздившихся на горизонте скал, прикрытых сверху белыми и голубыми ледниками; курящиеся, отливающие перламутром вершины вулканов со следами недавних извержений; спадающие складками вниз предгорья, окрашенные в нежные пастельные тона — розовый, лимонный, смарагдовый под стать небу; массив низкорослых — не выше двух метров — деревьев по виду напоминающих псевдокоренные папоротники и хвощи с прогалинами, заросшими стрельчатым метатравьем; и… бирюзовое море — пожалуй единственное, что напоминало Землю.

Отвыкшие от живого звука уши пытались выделить из шелеста листвы птичий гомон, но не улавливали его. Руки касались колыхающихся под ветром стеблей, скользили по жестким упругоподатливым волокнам, а пальцы непроизвольно оглаживали пучки сочных, цвета аметиста стигмарий.

Открылся проход. Изнутри пахну, ло жильем и прохладой. Шлейсер вошел и остановился, привыкая после яркого солнца к сумраку просторного помещения, вдоль стен которого теснились блоки измерительной аппаратуры, соединенные с коммуникаторами бездействующих в настоящий момент AR-трансмиттеров и телекванторов. По верху стен в несколько ярусов тянулись гирлянды волнопроводных коллекторов из серого металлопласта.

Так прошло около минуты. Загустевшая тишина как воск набивалась в уши, прерываясь лишь отзывающимися в висках толчками собственного сердца.

— Есть здесь кто-нибудь? — Голос Шлейсера прозвучал сдавленно и глухо.

— Подойди, — последовал после паузы ответ, сухой и отрывистый как выстрел.

Он повернул голову влево, откуда раздался голос и, приглядевшись, увидел четыре пары впившихся в него глаз. Люди в такой же, как и у него одежде сидели в составленных в ряд креслах напротив затемненного окна, из которого во всех деталях просматривался участок только что проделанного им пути.

Шлейсер приблизился на несколько шагов и тоже уставился на четверку «аборигенов», поочередно обводя их настороженным взглядом.

Последовала еще одна долгая пауза. Когда дальше молчать стало невозможно, тот же голос произнес:

— Стало быть, оценен по заслугам?! И надо думать, наворотил немало. — С этими словами из ближнего кресла поднялся плотно сбитый мужчина возрастом под пятьдесят с густо заросшим лицом и черной гривой. Он подошел вплотную и, продолжая глядеть исподлобья, продолжил: — Забудь, кем ты был. Нас это не интересует. Запомни — здесь ты ноль, никто, кусок дерьма, и только. Выживешь или сдохнешь — никому нет до этого дела. Здесь свои порядки, свои законы. И никто не вправе их менять.

Шлейсер, обескураженный таким приемом, не знал, что отвечать. Надо же! Такое сказать! И без того понятно — не станет он здесь ничего менять. Пусть живут, как знают. Первые слова! Такими ли они представлялись?.. И как вообще должна была произойти встреча?.. Об этом, честно говоря, он раньше не думал.

— Я не собираюсь ничего менять, — отчужденно проговорил он первое, что пришло на ум. — Но и меня принимайте таким, какой есть. Другого не будет.

Какое-то время поселенцы молча изучали гостя. Потом бородач, откинув длинную прядь с выпуклого, прорезанного морщинами лба, протянул руку и сказал:

— Нам известно о тебе все, флаг-кампиор. Меня зовут Тибор Ленард. У нас не принято миндальничать. Поэтому для всех, я — Тиб. Отныне ты — Нат.

После этих слов остальные колонисты задвигались, заговорили, после чего встали и поочередно представились: